РХ (1993)

В дни грозных и судьбоносных событий в Москве осенью 1993 г. автор был одним из участников (и в Останкино, и у Белого Дома). Тем не менее, помня о павших смертью храбрых товарищах, он посчитал для себя делом недостойным браться за документальное описание подробностей трагической развязки, унесшей сотни и даже тысячи жизней. Участь быть расстрелянным, замученным, сожженным обошла стороной самого поэта — рассуждая по-­житейски, ему самому просто повезло; впрочем, с точки зрения Вечности, всё должно обстоять ровно наоборот. Кроме того, документальность особенно ценна и даже обязательна тогда именно, когда речь идет о событиях текущего дня; спустя же два десятилетия рассказ очевидца, одного из многих в уличной «массовке», не произведет должного впечатления на публику, уставшую от описания зрелища массового насилия и смерти. Стало быть, настало время взглянуть на картину тех же исторически знаменательных событий с перспективы космического Времени…

На планету глядеть с этой выси —
Что останкинский небу укол!?
«Р» и «Х» — знамение Истины!
И свободы суровая школа…

К Новому году 1993­–1994 гг., за три месяца не успел выветриться запах гари на Красной Пресне; над водами Москвы-­реки до сих пор красуется «черный квадрат» — увы, не абстракциониста Малевича, но кричащий символ ельцинского «гения», выжженный по белому камню здания кумулятивными снарядами. Наступает праздник Рождества Христова. В таинственную рождественскую ночь происходит мистическое событие поэмы; сама тема московского восстания вне фабулы, но уже заявлена: в «Р» и «Х» прочитывается намек — заглавные буквы фамилий двух вождей подавленного восстания — Руцкого и Хасбулатова. Да и на протяжении всего повествования эта главная тема постоянно присутствует (как бы в ином параллельном измерении) и периодически напоминает о своем присутствии, всплывая в сознании автора. Тем временем в реальном мире происходит действие вполне заурядное, хотя и ночь необыкновенная — праздник Рождества Христова: автор, от его лица ведется повествование, приглашен на рождественскую трапезу своим старинным другом и по-видимому прежним соратником. В ту же фабулу встроено и другое событие, — знаковое, с точки зрения автора, — прямая трансляции богослужения из патриаршего Богоявленского (Елоховского) собора; при участии патриарха Алексея (Ридигера). Там же в соборе, на солее, рождественское патриаршее богослужение 1993­–1994 гг. «подсвечниками» стоят: Ю. Лужков, В. Шумейко и С. Филатов, — на тот момент, все представители властей предержащих; как известно, мэр Москвы Ю. Лужков принимал самое активное участие в расправе над восставшим народом; двое других были перебежчиками из руководства Верховного Совета и в штат администрации Президента взяты больше «для мебели». Наверняка, высокопоставленные гости в соборе с любопытством разглядывали главную примету и украшение праздничного торжества: освещенные красным огнем буквы «Р» и «Х»; в те же часы и минуты Руцкой и Хасбулатов томятся в узилище, дожидаясь худшей участи в «Матросской тишине».
Таким образом духовному взору читателя поэмы предстает как бы триптих. По краям — две сцены, сюжеты для которых готовы: один — дружеское застолье у рождественской ёлки; другой — сановные «волхвы» на патриаршем богослужении (на экране телевизора). В том же триптихе, на месте по центру — покуда оставляется не тронутым кистью холст, ослепляющей белизной. Впрочем, стихотворец уже в самом начале пригласил живописцев: «Нарисуйте»; легко сообразить, что и эскиз со сценой на перроне — не более чем притча. Тем не менее уже сегодня воображение рисует автору мистическую панораму будущего центрального полотна: здесь московские события сентября/октября 1993 г. тесно взаимосвязаны с повествованием Евангелия (об Ироде и убиении им многих тысяч невинных младенцев) — сюжет картины, который еще когда-то предстоит воплотить в изобразительном искусстве. Этот свой адресный заказ художнику, до времени покуда неизвестному, автор символически обозначает — «РФ (1993)».